ПУТЕШЕСТВИЕ СМЕРТИ

Пролог

В жизни человека, как и в жизни человечества, Смерть представляет себя в разнообразии множества образов и символов. Для молодого и крепкого телом и духом человека она – коварная дева, расставляющая силки на его славном пути, либо мерзкая старуха, грозящая косой, а для больного и уставшего старца – отдохновение и покой. Многие ненавидят её, многие желают, но многие ли презирают? И чему подобно презрение малого к великому, краткого к бесконечному, как не презрению жалкого узника к стражнику казематов, вольному умертвить его, пытать или отпустить? Лишь тот, кто независим от неё, может взирать на неё спокойно. А независим лишь тот, над кем не господствует страх перед ней, но и кто не борется с ней за власть над собственной жизнью, принимая её достойно, как гостью радушный хозяин, и доверяя ей ключи от выхода, как путник, покидающий скит.

Смерть – это та жизнь, которой человек предпочёл жизнь другую, стоя перед выбором на распутье. Она же – отсутствие жизни для того, кто мнит свою жизнь на земле единственно возможной для него.

Смерть родилась, когда человек потерял свободу. Она и существует для того, чтобы человек мог обресть то, что потерял. Впрочем, служа Богу, она также получает и своё: души не приемлющие свободы принадлежат ей вовеки.

Едва возникнув и заявив себя как естественную и неотъемлемую часть нынешнего человеческого бытия, Смерть напугала человека, только научившегося присваивать, пользоваться и беречь. Смерть отнимает всё, что человек имеет: и бремена, и сокровища. Смерть освобождает человека, и выбор только за ним – добровольно ли принять эту свободу, либо принять за погибель и ад.

Смерть – спутница человека, несущая долг ставить ему границы, вдохновлять тем самым и мотивировать. Она не причина и не результат, лишь верная подруга, утешающая одним: «Всё бренно», «Всё суета». И оборачивающая от времени к вечности.

Это она призывает поднять голову от насущных забот и посмотреть на небо. Это она напоминает нам о самой жизни и размышлениях о ней. Это чувствуя её, мы пытаемся привыкнуть к бескрайности, вознестись духом над миром во всех временах и пространствах и оглядеть её поверх построек, орущих ртов, согбенных спин и вздувшихся голов. Это о её границы ударяется, воспаряя к горним реалиям, дух философа. Это она, живя во всём, учит нас всё преодолевать из азарта победы над ней. Это она судит на земле…

Странствуя с человеком, Смерть всегда была беспристрастна. Но, несмотря на то, что масок она не носила, её наряд - странный блеск лезвия мгновения, летящего обрезать нить судьбы, удушающий плотный запах неведомых цветов и масел, слепящий свет неумолимо надвигающейся безграничности, разрушающий смертный разум и тело, лихорадочный ток в теле и расслабленность в его же суставах, – везде воспринимался по-разному. И люди даже изобретали этикет общения с ней. Во все века.

Данный трактат рассуждает о роли Смерти в мифологическом пространстве истории человечества и человека.

Смерть в первобытные времена

Младенец Человечество, как и любой младенец вообще, не мог помыслить мира без себя, до себя, после себя. Также и все в нём. Умирая, человек не мог исчезнуть, мог просто уйти – в другой мир, несомненно, лучший. Особенно, если этот человек был хорош. Люди уже не помнили о месте, откуда пришли Адам и Ева, но наверняка у них сохранилось представление о крае, где нет ни страдания, ни страха перед ним.

Смерть приходила к стаду глупых людей как демон или как бог. Она была госпожой жизни, она расставляла все сроки, она определяла, кому, когда и где быть. Смерть проводила немощного в царство, где нет мук из-за слабости мышц. Смерть играла с юношами и охотилась на мужей. В поход под её предводительством человека снаряжали всем необходимым, клали в повозку-саркофаг его имущество, чтобы по ту сторону он мог расположиться вольно и ни в чём не нуждался. И хотя многие плакали от осознания того, что тело они покинут, и земные радости будут им не доступны, это большую дарило любовь к жизни, а также заботу о своём продолжении в потомках. Позже пришло самовыражение в творчестве, самосохранение в трудах.

Как и положено относится к госпоже, человек относился к госпоже своей жизни почтительно, со всеми надлежащими ритуалами встречая и провожая её, её вместе с тем, кого она избрала. Как любому богу, ей приносили дары и жертвы, и, как и любая хозяйка по праву, она была избавлена от всяких обязательств и заветов: служила сама и себе, и никто не мог упрекнуть её в несправедливости. Всё, что делает властительница судеб – всё и есть справедливость.

А потом человек подрос и окреп. Он стал чуть более самостоятелен, намного более дерзок и строптив. Авторитеты для него перестали существовать, и присвоенное богам право властвовать оспаривалось с тем же азартом, как ранее исполнялись обряды во славу их, войны и всё надлежащее. Оскорблённые и недоумённые боги оставляли человечество. Смерти пришлось сделаться невидимой. Она просто приходила и забирала человека, неумолимо, а эти всё боролись и боролись. Храбрым и знатным по-прежнему клали в обоз сокровища и оружие, но вскоре и это перестало иметь значение: если боги такие далёкие и безразличные, слепые и жестокие, то каков тот мир, и что нужно человеку, уходящему во мрак серой тенью?

Смерть в Древней Греции

Для древних греков Ключница Предела являлась уже не столько мифическим лицом, сколько распадом человеческого существа (гераклитовых огненных частиц, демокритовых атомов…) и проводником из сознательного существования в состояние отсутствия существования вовсе. Царство Аида, конечно, не забывали, но факт его существования не означал жизни после смерти, ибо не означал жизни вообще. Итак, у греков Смерть была связана с Жизнью только таким образом, что являлась её концом. И, конечно, достойному человеку, гражданину, её полагалось ни боятся, ни желать, ибо «в деле жизни речь идёт о жизни», но встречать, как равного соперника, наконец одержавшего победу.

Обыкновенно греки не олицетворяли Смерть, она была для них лишь пределом времени, отведённого каждому на его деятельность, за которым ожидало то ничто, из которого всё и приходит (Аристотель не в счёт). Было принято разумно и со всей ответственностью пользоваться жизнью, всему зная меру и заботясь о том, чтобы живущим оставить в порядке рабочее место. Если жизнь – мастерская творца, то смерть – всего лишь срок окончания деланья. Конец есть любой работе, конец свойственен и жизни – работе над своим существом. Например, Эпикур – личность, конечно, не рядовая, не статистическая, но зато влиятельная в своей философской среде, а потому и представляющая своё время – говорит так: «Вера в бессмертие родилась из жажды ненасытных людей, безрассудно пользующихся временем, которое природа отпустила им. Мудрый найдёт это время достаточным, чтобы обойти весь круг достижимых наслаждений, и когда наступит пора смерти - насыщенному отойти от стола, освобождая место другим гостям. Для мудрого достаточно одной человеческой жизни, а глупый не будет знать, что ему делать с вечностью». Но вот Платон несколько иначе отражает представления греков о Смерти: «Бояться смерти - это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ…» Хотя Платон и его взгляды - это вообще отдельная тема, и речь там не о Смерти.

Особенно отличился в разработке теории общения со Смертью Сенека: «"Размышляй о смерти!" - Кто говорит так, тот велит нам размышлять о свободе. Кто научился смерти, тот разучился быть рабом. Он выше всякой власти и уж наверное вне всякой власти». Всё время споря с воображаемым Эпикуром в письмах своему ученику, этот славный философ открывает тему той ипостаси Смерти, которая своим существованием в жизни человека открывает его глаза на беспредельную свободу. Обладая Смертью в этом образе, добродетельный муж держит в руках своих узды собственной судьбы, поскольку сама Смерть стоит за его спиной не как предатель или убийца, но как верный друг. «Никто не умирает не в свой срок. Своего времени ты не потеряешь: ведь что ты оставляешь после себя, то не твое».

Сенека вводит за руку Смерть в жизнь человека и приглашает её быть видимой, явной на всём его пути, чтобы человек видел её и не боялся, но, наоборот, видел в ней опору – так всегда человек, знающий, что его работе определён срок, не растерян, но уверен и сосредоточен. Хорошо, когда человека окружают элементы жизни, хорошо ему знакомые, к которым он может приспособиться и даже извлечь из их неизбежного существования пользу. И напротив, «когда человек не знает, к какой пристани он держит путь, для него ни один ветер не будет попутным».

«Счастливей всех тот, кто без тревоги ждет завтрашнего дня: он уверен, что принадлежит сам себе». Не просто, по-гречески, предлагает философ знать пределы отмеренного ему времени, но и быть свободным ежедневно, ежечасно, презирая всё конечное, ценя, но не поклоняясь благам, которые дарует жизнь. «Никогда не считай счастливцем того, кто зависит от счастья!» Всё, что мы имеем, может покинуть нас в любой момент. Всё, что есть вокруг нас, нам оно принадлежит, или тому, кому мы завидуем - принадлежит миру, который рано или поздно придётся оставить. Всё, что мы сотворили, принадлежит уже прошлому, уже погибло и сокрыто под полами Смерти. «Только время принадлежит нам». Мудрец распоряжается тем, что имеет – временем, и собой, пока он принадлежит ещё сам себе. Что нам заботится о том, что не в нашей власти – даже если это мы сами за границей срока?

Смерть в Палестине

В чудной и благословенной Иудее жил славный Израэль, отрок Господа, во власть которого вверена была земля, и сам Господь заботился о его благоденствии. Всё получал Израэль, если соблюдал закон, данный ему Богом. Как же обстояли его отношения со Смертью в те времена, когда голоду мировой танатологической мысли ещё не была открыта правда о ней во всей красе Иисусом Христом?

Человек уже был смертен, уж стал смертен по причине своего греха. Он был, можно сказать, в разводе с Господом - до завета с Моисеем (исключение – Ной), и в отношениях, основанных на документе о соглашении в скрижалях – после Завета. Смерть, как и у греков, означала конец пути, конец сознательного существования каждого отдельного человека, в то время как жизнь была источником радостей и благ от Господа. Смертность, по слову Божьему Адаму и Еве, являлась сама по себе наказанием за грех человечества, самым худшим, так что иного после смерти наказания быть не могло. Суд же за другие грехи и воздаяние за добродетели не находились во власти Смерти, ибо были принесены в жизнь народа формально и буквально, и Израэль получал по делам своим в жизни своей. Таким образом, если служение Жизни исполняется в том, что она даёт и отнимает по велению Бога, то Смерть служила Господу лишь для того, чтобы вовремя прийти и нажать кнопку – выключить Жизнь.

Но были и времена, когда некто заметил: «Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Это-то и худо во всём, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим». Вы узнаёте этот голос?

Был в Иерусалиме царь, некий Экклесиаст. Писал он: «…предал я сердцем моё тому, чтобы исследовать и испытать мудростью всё, что делается под небом: это тяжёлое занятие дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в нём». Мудрости же Господь дал ему полную меру, потому что любил его и много доброго для него желал, а время было благодатное. И вот Экклесиаст с таким усердием взялся за дело, мудростию постигая цену всему, что вскоре обнаружил, что цены ничему под солнцем нет, ибо ничто не совершенно, но всё пусто и бренно. А мир под солнцем был единственным местом жизни, для радости, «потому что в могиле, куда ты пойдёшь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости». В той Смерти, которая была при Израэле, не было продолжения человеку, и умерший был в пустоте, словно онемевший, не имеющий тела как инструмента вершения дел, и царь пишет: «Кто находится между живыми, тому есть ещё надежда, так как и псу живому лучше, нежели мёртвому льву. Живые знают, что не умрут, а мёртвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению».

Но ведь и в жизни человек вовек не сделает всего труда, а если и сделает много, то плоды достанутся нечестивому – таков суетный закон открывает царь. Потому Экклесиаст и труд называет суетой, видя в нём пользу лишь для души человека, чтобы быть ему благочестивым и праведным: «Видал я эту заботу, которую дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том. Всё соделал Он прекрасным в своё время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца. Познал я, что нет для них ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей», и ещё: «…похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем». А Смерть, смерть – она лишь отчаливание душ в забвение, нет ей места под солнцем.

Смерть в Средневековье

Более поздние, более чувственные и капризные монотеистические эпохи развили идею о бессмертии души (в каком бы то ни было теле или без него). То есть, если раньше Смерть разделяла жизнь и не-жизнь, то ныне она стала лишь привратницей на границе двух жизней, либо же самим проводником из одной стадии вечной жизни в другую.

О жизни вечной принёс людям откровение Иисус, жертвой своей искупив эдемскую вину человечества. Итак, освобождённый от смертного приговора человек уже несколько столетий привечает Смерть как дверь из прихожей в дом свободных. Он встречает её как свидетельницу нового Завета, которая бдит, чтобы обетование получали все те, кто причастен народу Завета – Церкви, а отрекшиеся от дара искупления оставались в её власти и предавались забвению, не входя в покой. По-прежнему слуга Божий, Ангел Смерти возвещает тот суд, который вернёт оправданным мир первозданного Эдема, некогда неискажённого, а после того суда возрождённого из пепла царства. По-прежнему он сохраняет во cне забвения души усопших, но теперь их жизнь не прервана окончательно, и теперь в нём есть надежда. О, как к этой надежде стремились люди!

Смерть в эпоху Возрождения

В эпоху Возрождения люди, запутавшиеся в своих и чужих грехах, в Истине и лже-истинах, устрашённые образами демонов с безобразными звериными головами и змеиными языками и ангелов с огненными мечами и жезлами правосудия, возвращаются в простым античным истинам. Истины эти провозглашают – в очередной раз – свободу человека в самосовершенствовании, независимость в земных делах и благородство происхождения всего творения. Но на этот раз не своенравными духами и богами исполнен мир, но уже Духом Божьим, либо исчадиями диавола. Новое мистическое небо над землёй, и новое подземье: девять и девять кругов, и между ними девять.

Впрочем, бурно развивающаяся мысль человечества, отягощённая своей фантазией, старается избавиться от плодов церковного откровения последних веков, и мир полнится кровью, на этот раз в дыму гугенотских войн.

Мишель де Монтень в своих размышлениях о Смерти повторяет высказывание Сенеки, развивая мысль далее: «Размышлять о смерти - значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь - это не зло». Идея о свободе в Смерти захватывает его, как и любого жителя XVI, нет, скорее, XVII века – как раз только люди научились прикасаться к свободе не только разумом, но и сердцем.

Вновь обретённым откровением была возможность Смерти иметь место не только в конце жизни, но и присутствовать в ней постоянно, стоя у человека за спиной в символе крыльев, несущих к небу. «Пребывая в жизни, вы пребываете в смерти, ибо смерть отстанет от вас не раньше, чем вы покинете жизнь,» - веoftn философ Мишель, - «Или, если угодно, вы становитесь мертвыми, прожив свою жизнь, но проживаете вы ее, умирая: смерть, разумеется, несравненно сильнее поражает умирающего, нежели мертвого, гораздо острее и глубже».

Однако де Монтень уверенно провозглашает присутствие Смерти в жизни человека не только как напоминание о том, что дни его коротки, и праздность – лишь пустая их трата. То, что он называет философией – его «искусство умирать», ибо именно размышления о бытии ведут нашу душу за пределы нашего бренного "я", отрывают ее от тела. Так, пребывая в бескрайности, в вечности мы не принадлежим времени и миру, подвластному ему, лишь только плоть. И это демонстрирует нам ту самую Смерть, о которой и ведётся тут речь. А потому человек, знающий её, обладающий общением с ней при жизни, несёт её в себе – знак равенства между конечностью материи и бесконечностью духа – и в месте с ней принимает в себя тем самым Бессмертие. И тогда не страшат его ни боль, ни страдания, ни сама гибель плоти, ибо он сознаёт, что никому и ничему не подвластен.

«Монтень полагал, что главной целью человеческого существования должно быть не стремление к нравственным идеалам, а обычное счастье и ясное и безмятежное состояние духа».

Смерть в Новом времени

Более поздние мыслители возводили здания своей мысли о Смерти на поле битвы ипостасей Смерти-исчезновения и Смерти-перехода, в качестве строительного материала используя цитаты и вдохновение предшествующих солдатиков этих двух сторон и всё, что осталось нам после...

Мысли Шопенгауэра, являющегося свидетелем смерти самого Бога в умах людей переплетались в яростной борьбе за веру с увещаниями покинутых попов за кафедрами. Смерть снова была сама по себе, слепо и немо глядя пустыми глазницами ницшенской бездны, и прикосновение к ней делало живого человека безумным – ибо кто, не принимая Бессмертие в жизнь, может остаться живым – душой – когда его ослепляет сияющая, разрушающая всё смертное безграничность? Мёртвого же это прикосновение засасывало в безнадёжное забвение, ибо кто отворачивается от Бога, оттого и Он отвернётся. И эта бессмысленная Смерть обрекала человечество на такое невыразимое одиночество от осознания бесплодия его жизни, что ни иллюзорные радости гедонизма, солипсизма или же постмодернизм не укрепляют от разложения в теле и душе, не насыщают голодный дух, не находящий в бренном пищи. Бессмысленная Смерть обрекала на отчаяние, и обрекает до сих пор.

Эпилог

Когда-нибудь она придёт и ко мне. Не как к боязливым обывателям – старухой с косой и черепом под капюшоном, не как к скептику, закрывающему глаза – невидимой ледяной хваткой сожмёт и заставит остановиться сердце. Не как к героям - в фиолетовом одеянии с жезлом Времени в деснице, и не как к алхимикам – кроваво-белой дамой с цифирью в руке. Она придёт ко мне пешком, в простой робе, светлой, как молитва, и протянет сухощавую руку к моему лбу для благословения. Её лица, строгого, точёного, цвета воска, я не запомню, ибо но совершенно в своей чёткости, и нет в нём изъянов, которые обычно запоминают люди. Сердце в моей груди забьётся восторженно, и напряжённо вострепещет плоть, чувствуя разливающуюся слабостью, делающую его таким тяжёлым и непослушным. Мозг в предчувствии разрушения от неспособности вместить виды горнего мира, надвигающегося на мой дух, в смятении предаст меня бреду. Но сердцем я буду видеть то нестерпимое сияние, от которого тело истаивает, рассеивается на частицы; и меня высасывает в небо…

Если это будет очень скоро, я удивлюсь: «Неужели это всё, что мне отпущено сделать?» Я немного боюсь, потому что знаю, что кому многое дано, с того много и спросится. Впрочем, я доверяю Богу, и случайности суеты мирской также вверяю Ему. А Он сказал, что я буду жить долго.

Если это будет очень больно, я буду молиться о скорейшем свершении, возможно – плакать и кричать. Но я буду сумасшедше счастлива, потому что отдаю этому миру всё, что могу, и без долгов вернусь к любимому Господу. Впрочем, на нас и долга-то никто не налагает, а нам всё никак не верится в прощение, и страданиями мы хотим очистить свою совесть… Да, это тоже есть, но есть и любовь, которая всегда жаждет отдать больше возлюбленному объекту. А я знаю, и вы наверняка, что больше, чем мы вынесем, на нас не возложат. Оттого и неистребимая надежда. И если болезнь в моём теле, знаю: ношу свою Смерть, и с ней Воскресение. И голуби, голуби из обвалившегося свода Вселенной, из дыры в логомерную вечность летят навстречу!.. Аминь.